Читать интересную книгу Хам и хамелеоны. Роман. Том II - Вячеслав Репин

Проповеди Айдинова вызывали у Кадиева не меньшее отвращение. Он с трудом это скрывал. Ваххабитские идеи успели расползтись по всему Кавказу, а начштаба нахватался их в бывших лагерях в Автурах8. Эти идеи и фанатизм, которым Айдинов подзарядили уже соседи, упорно подливающие масла в огонь, довели беднягу до крайности: он даже одевался теперь соответствующим образом, ходил в нелепых обрезанных подштанниках, носил бороду, но сбривал усы.

Айдинов Абдул-Вахаб звал за собой, как в ад – громить федералов, денно и нощно, и чего бы это не стоило. Когда зверь прет прямо на тебя, бегством-де спастись невозможно. Единственное средство – пристрелить его. Или вогнать кулачище в пасть, да поглубже, в самую глотку, чтобы не смогла бестия ни глотать, ни дышать, чтобы дьявол захлебнулся собственным бешенством…

«Эмиры» внимали речам Айдинова с таким видом, будто и сами удивлялись, насколько в унисон их собственным умозрениям мог разглагольствовать чужак, по сути самозванец. Они во всем с ним соглашались, и обычно дружно кивали. Однако на деле судьбы чеченцев мало что для них значили, и именно это Кадиев пытался растолковать приближенным. Воевать в Чечню «эмиры» ехали не за маленький народ, а за ислам. Поэтому и действовать предпочитали по старинке. То есть медленно да уверенно, прибегая к тактике рассредоточенных диверсионных ударов – к тактике самого пророка Магомета, как «эмиры» любили поучать. В Айдинове их привлекала слепая преданность. В подходе Кадиева – как-никак, все жё трезвость. Отчасти по этой причине разногласия с Айдиновым не вылились в открытый раскол, хотя он давно казался неизбежным.

– С армией сладить невозможно, нечего людей кормить байками, – спокойно прокомментировал Кадиев поучения Айдинова, как только тот заговорил о более насущных проблемах лагеря. – Голыми руками?.. Расхлебывать будут не они, не «эмиры», а мы. Хлебнуть грязи мы их заставим, федералов. А чтобы всё вернулось назад, чтобы к власти допустили моджахедов…

– Допускают, когда им надо. Когда приспичит – допустят.

– Бред, не таким способом.

– Заставить русских собак нюхать говно… Заставить их жрать блевотину, которой они кормили нас столько времени! Столько веков! – твердил Айдинов свое, оставаясь глухим к приводимым доводам. – А в рабы будут проситься – не каждого возьмем… Только мужиков. Да только черненьких. А сучек в живых оставим – только беленьких. Остальных – на заводы, в шахты, за колючую проволоку…

Сморщенный старик в облезлой ушанке, телогрейке и разлезшихся валенках внес в блиндаж черную от копоти кастрюлю со щами.

Взгляды устремились на Кадиева. Тот кивнул. На столе появилась бутылка самогона. Все молча сели за стол и принялись за еду…

После ужина Кадиев вышел с братом на улицу. Над лесом прояснилось. Бездонное ночное небо, простиравшееся над лесом, резко контрастировало с духотой блиндажа, в которой они провели весь вечер. Ударил настоящий мороз. Вид заснеженных деревьев, которые искрились в лунном свете от инея и снега, напоминал другую жизнь, и в ней не было места войне. От этого чувства каждый раз становилось не по себе.

Кадиев спросил о матери. Рассказ Доты не радовал. Мать, как и все на их улице, приторговывала бензином у дороги. Если бы не помощь Лечи, которую мать принимала скрепя сердце, так как осуждала всех воюющих, неизвестно, на что они жили бы. Больная мать по-прежнему не могла попасть к хорошим докторам. До больницы своим ходом теперь вообще не добраться. Общественный транспорт – редкость. Приходилось обращаться к соседям. Те всегда помогали, отвозили. В Ханкале, у военных, где ей удавалось летом проходить хоть какие-то лечебные процедуры, нужных врачей не осталось; в госпитале сократили прием гражданского населения. Ехать нужно было в Нальчик или во Владикавказ. Или еще в Ростов, как советовали, – там находился филиал медицинской академии. Но мать решила ждать до весны…

Кадиев слушал молча, не прерывая. От юноши скрывали всю серьезность заболевания его матери. Лимфогранулематоз, злокачественная опухоль средостения, развивался вроде бы медленно, и где-нибудь в Швейцарии жизнь ей могли бы продлить еще не на один год, но не в Чечне, не в военных условиях. Еще с лета Кадиев обещал жене покойного отца принять все меры для переправки ее и Доты за границу. Он планировал вывезти их в Турцию через Дагестан и уже оттуда в Швейцарию. Под Сионом, где осел родственник, для мальчика уже подыскали место в частном коллеже-интернате. Имевшихся у Лечи личных сбережений родным должно было хватить как минимум на год, а дальше будет видно. Однако договоренность о переправке в Турцию внезапно лопнула. Кадиев попытался организовать отъезд заново, но пока его усилия не давали нужного результата…

От московского источника поступали всё более странные сведения. Месяц назад соседи по лагерю встречались с людьми генерала Агромова, главой ФСК. Встреча состоялась в Панкийском ущелье, в Дуиси. В обмен на лояльное отношение к новым ставленникам федеральной власти, нараставшее неприятие которых привело наконец к единству в стане воюющих, «шахматисты» из контрразведки предлагали гарантии безопасности всему укрепрайону в горах – и тому лагерю, и этому. Суть сделки заключалась будто бы в следующем: «эмиры» нуждались в гарантиях, без которых акции по вербовке в предгорных селах новых партий молодежи были поставлены под вопрос; без минимальной свободы действий осуществить такое невозможно. Период затишья был также необходим в связи с ожидаемой партией оружия и денег, по сведениям – небывало крупной. Груз доставлялся морем в Грузию, а оттуда вьючным способом через Панкисию всё это добро предполагалось переправлять в укрепрайон.

Федералы со своей стороны нуждались в затишье для перегруппировки сил и как всегда рассчитывали на денежный откат. На этих условиях стороны якобы и ударили по рукам. Однако точных сведений о сроках перемирия Лече Англичанину получить не удалось. Поговаривали, что «мораторий» продержится до весны.

Все эти сведения выглядели донельзя правдоподобно, но чем-то всё же напоминали ширму, необходимую для прикрытия более серьезных действий, – данная мысль пришла Кадиеву в голову сразу же, как только ему стали известны подробности. Его мнение разделял и московский источник. Настораживал уже сам факт, что о доставке крупной партии оружия и казны знают все. Попахивало приманкой. Офицеры ФСК любили выдавать себя за коррупционеров, без колебаний вступали в меркантильные переговоры. На деле – стремились завязать контакты, чтобы через живую связь прощупывать (корова, и та мычит и просит, чтобы ее подоили…), кто чем дышит в стане противника. Это позволяло наперед просчитывать ходы. А когда в результате шантажа или подкупа цемент схватывался, «клиента» было уже нетрудно подтолкнуть к принятию нужного решения. При грамотном психологическом подходе метод работал безотказно. Ведь при данной тактике получалось, что истинная лояльность продажного лица не поддавалась никакой проверке, а сама продажность еще и превращалась в алиби.

Что поражало в сообщениях из Москвы, так это то, что федералы имели самые доподлинные сведения не только о путях обеспечения лагеря провиантом и амуницией, как через Панкисию, так и через Джайрахское ущелье, но и о каналах связи, составе соединений, их численности и вооружении; имелась информация даже о пленных, живших в лагере. Сливать сведения могли, конечно, и сами «эмиры», дозированными порциями выцеживая информацию, которую считали не очень ценной, в обмен на какие-нибудь мелкие услуги или чтобы задешево приобрести кредит доверия, – на него дефицит никогда не падал. Но столь серьезные обвинения требовали веских доказательств. Ведь именно «эмиры» больше всех тряслись за соблюдение конспирации и постоянно висели над душой со своими наущениями: слишком, мол, много людей (неконтролируемых ими), курсирует между лагерем и равниной.

Утечки шли явно из лагеря, это казалось очевидным. Через кого-то из рядовых боевиков? Едва ли. Через командиров? Сайпуди Умаров? Сам начштаба – верный наиб «эмиров»? Если так, то ждать можно вообще чего угодно. Но тогда неожиданно зависало всё сразу: каналы связи с равниной, каналы связи с Москвой. Зависали, в конце концов, и сами операции. Если за спиной велись переговоры о «моратории», то о каком согласовании действий с соседями могла идти речь и какие вообще операции можно проводить совместно?

Перебирая имена, фамилии и подноготную всех и каждого, Кадиев не мог прийти к какому-либо однозначному заключению. Ошибку мог совершить кто угодно. А если уж смотреть на вещи совсем трезво, то предателем мог оказаться чуть ли не каждый третий. В такой каше, которая варилась здесь сегодня, и при такой безысходности, от людей можно было ждать чего угодно. Из списка подозреваемых Кадиев исключал только людей из своего подразделения, тех, кто находился в его непосредственном подчинении.